По меньшей мере странно, что “Сказки Гофмана” — первый и пока единственный оффенбаховский спектакль на сцене “Геликон-оперы”. Гривуазность и эпатаж, витальная злоба, виртуозная игра на зрителя присущи и режиссуре Дмитрия Бертмана, и произведениям Оффенбаха. Другое дело, что творчество последнего перечисленным не исчерпывается, входит в интересные, неоднозначные культурные контексты, как то классицистская и романтическая традиции. Бертман работает на пробивных, предсказуемых приемах, похожих, но не более того, на изощренно эстетские. Репертуарный план “Геликон-оперы” расписан на год вперед, как в лучших западных театрах. Театр все время попадет в центр внимания столичной публики, рентабелен и вполне благополучен. И чем-то для этого приходится жертвовать.
    Вот этого “чего-то” в последней постановке Бертмана не доставало. Хотя бы в оформлении художников Игоря Нежного и Татьяны Тулубьевой. Закрытый с боков плексигласом высокий помост и кафельные интерьеры. Декорация играет в спектакле лишь однажды, в самом начале, когда на помосте, подсвечиваемом зеленым светом, как в громадной бутылке, появляется хор, изображающий духов вина. Впоследствии конструкция заполняет пространство, выполняя чисто служебные функции.
   В исполнении премьера “Геликона” Вадима Заплечного Гофман предстает наивным, отчаянным романтиком. Его глаза то близоруко щурятся на мир, то зажигаются бешеной страстью, а на губах всегда играет мягкая улыбка. Как правило, в героях Заплечного — безвольных, обаятельных жертвах красивых глаз не хватает волевого мужского начала. Партия Гофмана в опере Оффенбаха требует иных, чем, положим, “Аида”, вокальных и актерских задач. Заплечный удовлетворился поэтической экзальтацией, горькой, откровенной нотой и был вполне обаятелен в пределах очерченного круга. Исступленный вокал певца не вызвал возражений. Получше, чем обычно, дело обстояло с интонациями и произношением: Заплечный не брезговал петь piano, отчетливо произносил французские фразы…
   Изобретательно-банальные, упрощенно-зрелищные решения преобладали в постановке. Начало всех интриг, воплощенное зло, принимающее имена Линдорфа, Коппелиуса, Дапертутто, Миракля, олицетворил традиционный карикатурный, грозный, элегантный и надежный баритон (Сергей Топтыгин). Партия Музы, помогающей поэту под видом Никлауса, Лариса Костюк поет выверено и эмоционально (Лариса Костюк), но режиссером она никак не выстроена. Хористы и хористки, облаченные в радикально черные пиджаки и шляпы, изображали духов вина, пьяных студентов, венецианцев на маскараде. Для перевоплощений требовалось переменить реквизит: тросточки на зонтики, пивные кружки на “носатые” маски…
    Переиначивать композицию оперы Бертман не стал. В целом она повторяет оффенбаховскую: пролог, в котором студенты просят Гофмана рассказать историю его любви, три действия, центрирующиеся на героине конкретной истории, эпилог. Возлюбленные Гофмана — Антония, Олимпия и Джульетта являются вариациями одной и той же женщины, Стеллы. Поэтому, наверное, режиссер решил, что появляться на сцене они должны одинаковым образом, в выдвижной будке, играющей зеркальными гранями. Художники подхватили решение, одев всех троих в платья с кринолином одного покроя. Правда, ноты для них композитор написал все же разные, но это у Бертмана творческого протеста не вызвало.
   Наоборот, вдохновило на новые образы. Терявшие в изобретательности от действия к действию. В первом Гофман пленяется девушкой-автоматом по имени Олимпия. Олимпия Марины Андреевой — надменная, хорошо сложенная, грациозно ступающая куколка, которая кокетливо обнажает ножки и (насколько позволяет певице нестабильная техника) механически точно чирикает головоломные фиоритуры. Коппелиус опутывает хор черными ремнями и управляет во все время выходной арии, заставляя его воспроизводить движения марионетки, дурашливо аплодировать Олимпии и кричать “браво”. Нелепость происходящего усугубляется поведением отца Олимпии Спаранцани (Алексей Косарев), переодетого женщиной. Ослепленный страстью Гофман хватает Олимпию, кружиться в лихорадочном вальсе, в экстазе переворачивая ее верх ногами. И не замечает, как девушку подменяет… ведьма. Коппелиус ломает Олимпию. Точка. Во втором действии Гофману является красивая, несдержанно пылкая певица Антония (Елена Качура). По опере Антония унаследовала от матери болезнь, при которой пение смертельно. Злодей Миракль принимается опутывать несчастную девушку магнитофонной пленкой. Затем он вызывает на видеоэкране поющий призрак покойной, заставляющий петь и Антонию. В кульминации арии пленка перерезается ножницами, очередная возлюбленная Гофмана сходит со сцены. Чуть ранее кардиограмма исчезает с экрана.
   Болезненно-яркая визуальная образность, предметы видео- и аудио-фиксации должны вызывать ощущение пленительной гибельности виртуального в своей изначальной сущности мира искусства. Мира зыбких видимостей и вечных легенд. Зрелищный ход отталкивает, в первую очередь, отчетливой умозрительностью и, во вторую, — низким качеством съемки. В последнем действии режиссерские находки наконец исчерпываются. Красивый самурай неяпонской национальности энергично вращает мечом и на потолке театра кружатся звезды. Все. Главное, что это не мешает звезде “Московской оперетты” Елене Ионовой в партии куртизанки Джульетты демонстрировать мастеровитый вокал, неумеренный темперамент и профессиональную соблазнительность.
    Конец истории о поисках идеальной любви трагичен: “Олимпия — сломана, Антония — мертва, Джульетта — проклята”, у появившейся под конец весьма дородной Стеллы пьяный Гофман вызывает отвращение. Подлинная, неразлучная возлюбленная несчастного Поэта — это его Муза. На этом откровения “Сказок Гофмана” в постановке “Геликон-оперы” исчерпываются. При том, что на откровениях музыкальных никто не настаивал. Прогон для критиков, запомнившийся грязным звучанием, вялым аккомпанементом и плавающими темпами, зрители театру простили. Как и дирижера Валерия Крицкова, творческая индивидуальность которого проявлялась, когда надо было плавно и, по возможности, слитно привести порядковое действие к завершению. На премьере оркестр набрал необходимую резкость, ритмы выровнялись. Таким образом, можно уверенно констатировать, что очередная премьера “Геликона” прошла удачно. Провалы, пусть даже перспективные, исключены в театре Бертмана.