|
Зарисовки.
10-го декабря состоялся дебют Марии
Александровой в партии Гамзатти. Чуть
ранее, 8-го декабря, в той же партии
выступала Мария Аллаш. Интересен
разительный контраст трактовок,
обусловленный несхожестью балерин,
принадлежащих к абсолютно различным и
достаточно редким сейчас в театре
артистическим типам.
Очарование Аллаш — в
непроизвольной, неброской
естественности ее танца, в ощущении, что
он случайно возникает у нас на глазах,
все время грозя запнуться о техническую
трудность, разладиться, пропасть,
истаять. Простое, почти будничное
зарождение и развитие движений, которые,
оформляясь в законченные, ясные батманы,
туры, аттитюды, сохраняют след бережных
усилий творящей. Облик балерины —
миловидное лицо, тонкий стан, изящные
руки и ноги — дополняет танец.
В Александровой все
избыточно, начиная с внешних данных —
ослепительная улыбка-оскал, громадные
подведенные глаза, руки, едва
укладывающиеся в пор-де-бра, ноги, одним
махом перерезающие пространства,
высоченный прыжок. Ее танец — это напор,
блеск, дерзость, замечательное
отсутствие рефлексии и сантиментов. В то
же время при всей чрезмерности своих
проявлений она не лишена стилистической
чуткости и вкуса к пластической отделке,
давших столь прекрасный результат в
утонченно декоративной Рамзее («Дочь
Фараона»).
Гамзатти у Аллаш —
избалованная, изнеженная и испорченная
особа, но сказано это более игрой, чем
танцем. В танце — безмятежность (выходная
вариация), тень слабости и отчаяния (после
того, как Гамзатти из разговора Раджи и
Брамина узнает о клятве Солора),
гармонический покой (гран-па). В игре —
выразительность жеста, точность
состояний. Гамзатти велит служанке
позвать Никию. Жест, изображающий
последнюю (рука чуть изогнутая в локте,
кисть, повернутая тыльной стороной)
издевательски точен, пренебрежителен и
импульсивен, в принцессе кипит
капризное раздражение, она унижена и
задета: «Ну эта, как ее — танцорка». Во
время объяснения этот жест
воспроизводится уже оскорбительно и
злорадно: «Танцулька ты есть, ей и
останешься». Объяснение отнимает у
Гамзатти силы, она опустошена и разбита.
На празднике по случаю своей помолвки с
Солором, она, напротив, безмятежна, как и
ее танец, — отсюда, во-первых, развитие,
во-вторых — психологические
оттенки, возникающие в наивной
старинной мелодраме.
На Александровой был тот же
костюм, что и на Аллаш, но казалось, что
он украшен намного богаче и ярче.
Гамзатти у Александровой превратилась в
женщину-вамп, великолепно вульгарную,
убийственно злобную. Вновь обнаружилось,
что жесткие, непослушные руки балерины
больше орнаментируют движения, чем что-либо
выражают, а жест весьма небрежно
иллюстрирует и без того небрежную
мимику. Зато танец сиял уверенностью и
безукоризненной четкостью, и в гран-па
балерина демонстрировала свой
технический арсенал во всей его
роскошной безапелляционности.
Исполнение Марии Аллаш привлекает
пластической культурой, обаянием
простоты, психологизмом (насколько он
сейчас возможен в классическом балете),
оберегающим движением. В новом создании
Марии Александровой поражает
колоссальный запас сил и энергии,
требующий исхода в иных партиях и иной
хореографии.
Сергей Конаев
|