 |
Балет на злобу вечности
Последнее
программное сочинение Бориса Эйфмана,
представленное в рамках 3-го Международного
фестиваля им. Чехова, включало балеты “Реквием”
и “Мой Иерусалим”. Темы, заявленные маэстро,
были привычно глубокомысленны. Постановочные
приемы эффектны. Хореография зрелищна. Картина в
целом привычно поражала воображение и немного
пугала.
Живописные, сильные, напряженные,
сладострастно изогнутые, эффектно распластанные
тела. Исполненные страсти жесты, позы, объятия.
Внушительные ансамблевые композиции.
Захватывающий, чувственный напор. В “Реквиеме”
— жутковатые образы смерти: танцоры, с головой
упакованные в белый материал. Белый круг на фоне
черного задника, трансформирующийся в крест.
Размашистые хореографические “маневры”,
преобладающие прыжки, поддержки, контактные,
силовые движений, призванные выражать
торжественность, мощь, экспрессию музыки
Моцарта. Антракт. “Мой Иерусалим” открывается
впечатляющими картинами разврата, насилия и
упадка нравов. Порочные молодые люди заходятся в
техно-рейв–дансе и бьются в наркотической ломке.
Персонифицированные иудейская, христианская,
исламская религии отплясывают “Хава Нагилу”,
классические, этнические танцы. Воздевают руки,
падают ниц, воздают хвалу, уничтожают друг друга.
Наконец, сливаются в объятиях под “Арию”
Моцарта. В конце концов, все участники, познавшие
“Любовь Божию”, по выражению Эйфмана,
поднимаются на борт метафорического Ковчега,
дабы совершить путешествие к Предвечному.
Корабль трогается. Занавес.
Не вполне ясно, зачем Эйфман наряжает
свои замечательно действенные построения в
ветхое рубище идеологических манифестов,
философских концепций, красивых деклараций.
Критики, рецензирующие спектакль Эйфмана,
фактически рецензируют декларации, прочитанные
в буклете или вычитанные в спектакле: и то, и
другое не трудно сделать. Критика
доброжелательная, культурная всеми силами
пытается отделить ценное от вторичного в
искусстве Эйфмана, находки хореографии от
перекосов концепций. Критика эстетская и злая
разносит в пух и прах концепции Эйфмана, походя уничтожая хореографию.
Широкая публика, непосредственная и
восторженная, испытывает удовольствие от
эмоционального, энергетического наполнения
балетов хореографа. Права — широкая публика. В
сущности, глубоко не важно, что именно изображают
эти молодые, полные сил ребята — танцовщики
Эйфмана. Не имеет значения отвлеченный
космический сюжет, все тонкости эйфмановской
метафизики. Важна увлеченность танцоров, их
страсть, энергия, бьющая через край. Важны мощь
движений, накал эмоций. И – зрительские реакции,
открытые, бурные, такие понятные.
Борис Эйфман — замечательный,
одаренный, плодовитый постановщик
хореографических мелодрам, комедий, ревю.
“Реквием. Мой Иерусалим” —ревю в лучшем смысле
этого слова. Зрелище самопроизвольно
распадается на ряд ударных эпизодов, связанные
общей темой; в мюзик-холле так изначально
задумано. Эйфман, из высших соображений,
талантливо и умело использует постановочные
эффекты, массовые кордебалетные ансамбли; то же в
ревю. В отличие от деклараций, приемы Эйфмана
бьют точно в цель, заряжая зрителя энергией; цель
ревю — взбодрить, развеселить, поразить
воображение. Итоговая картина идентична —
эффективность воздействия и сильная струя
пошлости, вторичности. Тематические различия
исчерпываются тем, что шоу-режиссеры ставят
представления на злобу дня, а Эйфман — на злобу
вечности.
К несчастью, Борис Эйфман окончательно
уверовал в свое призвание философа-протестанта,
философа-новатора, философа-мыслителя
российского балета. В свое время он
действительно казался единственным подходящим
кандидатом на эту роль. Как неповторимый творец
захватывающих спектаклей. Как властный,
талантливый руководитель, труппа которого
работает всегда точно и с полной отдачей. К нему
отнеслись, как к художнику исключительного
размаха. За ним закрепили репутацию
непризнанного гения. Прошло без малого двадцать
лет. Первоклассные иностранные труппы все чаще
навещают столицу, устанавливая новые вкусы,
повышая эстетические запросы. Изменились
критерии зрелищности, теперь — изощренно
эффектной, великолепно агрессивной. Публика
теряет интерес к “проклятым” вопросам, тем
более — к их упрощенным решениям. Возникла
потребность в искусстве тонком, наивном, светлом.
Таком, как в спектаклях государственного балета
Нанси или труппы Пола Тейлора. Воспринимать
Бориса Эйфмана и его творчество восторженно,
увлеченно, как это было раньше, невероятно
трудно.
Сергей Канаев
|
