 |
Таинственное
очарование историзма
Второй Международный
фестиваль старинной музыки
В нашем городе слово “культура”
принято произносить с некоторым
внутренним пафосом, с большой буквы.
Обиходный имидж Петербурга на просторах
бывшей империи включал понятие “культурности”
как наиболее значимую индивидуальную
черту. Этот миф, как и всякий другой,
объединяет самые разнообразные сферы
опыта, однако в качестве целостного “снятого”
образа предстает в трех основных
психологических проекциях — истории,
традиции, европеизма, — образующих
фигуру, выражением которой является
музей.
Европейский музей большого стиля —
анфилада эпох, замерших в мнимом покое
своих артефактов. Мы бродим по залам и
площадям, вступаем в парадные и
затрапезные подъезды, спускаемся по
гранитным ступеням к вечнотекущим
струям и волей-неволей населяем
пространства тенями минувшего. Город,
превращенный в “культурный текст”, —
это элизиум исторических и литературных
персонажей, смешавшихся в тумане
воображаемых и воображением
реконструируемых реалий, записки
мечтателей о Венеции, об Италии, о Париже,
о “прекрасной эпохе”, — город
ностальгических упований.
Здесь слово “старинный” звучит
особыми обертонами и значит совсем не то,
что в Москве. Московская старина дышит
теплотой жизненного настоя, неспешного
укорененного быта. Петербургская —
всегда в маске, в неуловимой
невсамделишности, театральности.
Высокое искусство в нашем городе
началось с итальянской комедии дель’арте.
Может быть, поэтому, всякая попытка
возрождения старины приобретает здесь
игровой отпечаток: барочно-символическое
ratio
вступает в сложный контрапункт с
галантно-кокетливым иносказанием,
романтическим намеком, символическим
жестом. И вот, в этом контексте, наш
пристальный интерес — к чему? — к
старинной музыке? Или к той форме ее
преподнесения, которая стала маркой
петербургского фестиваля? Думаю, в
большей степени последнее.
Аутентичное исполнительство в городе-музее
с его установкой на повседневную игру в
историзм — обречено на успех. Тем более
теперь, когда первая фаза поисков и
находок, очистки ушей от романтических
нормативов и внутренней перестройки на
иной темп жизни, иную систему ценностей,
иной динамический инвариант, иную
знаковость поведения успешно
завершилась. Дебаты двадцатилетней
давности о нафталинном запашке
аутентизма и вечной ценности
романтического душеизлияния утратили
смысл по той простой причине, что школа
аутентичного исполнительства
усовершенствовалась настолько, что
успешно перешла в категорию средства.
Мнемонический корсет аутентичной
моторики с течением времени перерос в
органику звукоизвлечения,
одушевляемого индивидуальным духовным
усилием. Аутентичное исполнение сегодня,
— в сущности, еще одна личина музыки в
тотальном театре постмодерна, еще одна
психотехника, расширившая возможности
музыканта, сформировавшая новое
отношение к самоценности звука,
движения. Эпоха героического грома труб
и литавр, многоглаголанья, многозвучия,
спортивной виртуозности плавно
превращается в прошлое, внимание
направлено на красоту и совершенство
одного звука, его бесконечное
разнообразие, способность передать
многое в одном, его спонтанность, “характер”,
предметность, пространственность,
таинственное очарование. “Минимализм”
и “аутентизм” хронологически совпали в
момент усталости от того, что Ю.М.Лотман
назвал “избыточной информацией”. И та,
и другая интуиция дарят имеющим уши
утонченное наслаждение оттенками
звучания, обертонами, чувственными
радостями звукоизвлечения. В
противоположность рокерскому воплю и
истерике тенорового ля в этой
эстетике непосредственное стыдливо,
прикрыто формой, огранка звучания
превращается в захватывающий
драматический процесс, полный воли и
смысла, а артист (певец, музыкант)
воспринимается в своей исконной
ипостаси: он передает, транслирует
образы музыкального рая.
Лучшими концертами фестиваля,
бесспорно, были английские вокальные
вечера — выступления Майкла Чанса с
консортом виол “Fretwork”
и Эммы Киркби с лютнистом Энтони Рули.
Голос, стиль, изысканность
исполнительской манеры обоих певцов не
поддаются словесному описанию. Слушая
их пение, человек испытывает прилив
несказанного счастья. Он как будто
внимает тому, о чем мечтал всю жизнь,
хотя за пять минут до начала концерта
даже не воображал именно этот тембр, эту
технику, эту ауру звучания. Поэзия
елизаветинского двора с музыкой Бёрда и
Дауленда, танцев шекспировской эпохи —
это материи почти неизвестные и не
вполне понятные нашей аудитории, как и
великолепный елизаветинский английский.
Тем не менее, исполнение было настолько
завораживающим и “наглядным”, что
культурно-языковой барьер был с
легкостью преодолен. Наиболее
показательным в плане исполнительской
методы, технических проблем, на которые
направлено внимание певца, стало
прозвучавшее в концерте Чанса
произведение современного английского
композитора Дж. Тавенера “Nipson”.
Греческие слова молитвы озвучены в нем
так, что с каждой новой строфой мы
переносимся в новый храм, певческую
культуру, стиль. Григорианика от
туманного Альбиона до полуденного Рима,
византийские, сирийские, греческие “гласы”
и голоса сливаются в едином церковно-христианском
гимне, в историческом потоке музыки,
сохраняя индивидуальность и
различимость. То, что делал в этом
произведении Чанс со своим голосом,
вообще не практикуется в академическом
пении. Создавалось ощущение, что,
удерживая звук на одной высоте, певец
играл с его цветом, фактурой, формой,
интенсивностью, меняя конфигурацию
резонаторов и воздушной струи.
Артикуляция немногих поющихся слов была
столь же образно-адресна, как и
окрашенность голоса, а вместе они
создавали убедительную иллюзию “путешествия”.
Отношение к звуку не как к статичному “взятому”
и удерживаемому тону, а как к живому,
переливчатому, мерцающему, дышащему
творению певца лежит в основе дивного
искусства обоих английских вокалистов.
Слушая их, мы не задумываемся о
природных свойствах “певческого
материала”. Оба изумительно звучат в
невероятно разнообразном репертуаре
техник и характеров пения, включающем
оперы Глюка и Генделя, мадригалы,
елизаветинскую классику, Баха и
современные композиции.
Универсальность, протеизм этого
исполнительского искусства
свидетельствует о его высокой
театральности. Господи! Чего не хватает
в культурной констелляции Петербурга,
так это аутентичного музыкального
театра. Как восхитительно было бы
услышать в петербургской постановке
какого-нибудь “Орфея”.
Нынешний фестиваль несомненно удался
больше, чем прошлогодний. Он был
разнообразнее по жанрам концертов, по
программам, исполнителям и их
исторической ориентации. Как ни странно,
наименее интересной оказалась череда
клавирабендов. Три сольных концерта на
клавесине и один на пианофорте эпохи
Гайдна произвели скорее “этнографическое”,
чем художественное впечатление. Скучно
играть Ивана Севастьяныча — не заслуга,
даже если делать это по-аутентичному
правильно. Выходя на эстраду после
Гульда и Дину Липатти, невозможно
заслониться техническими проблемами
инструмента. Необходимо послание,
артистическая интенция…
Гораздо оживленнее прошли ансамблевые
вечера. Инициаторы фестиваля и его
артистическая дирекция — музыканты
ансамбля “Musica Petropolitana”
выступали дважды. В Малом зале
филармонии прозвучала программа “Музыка
Санкт-Петербурга XVIII
века”, а в зале Меншиковского дворца —
концерт “Петербургские салоны XVIII
века”. “Petropolitana” когда-то задумывалась как ансамбль с
преимущественно петербургским
старинным репертуаром. За без малого
десять лет активной деятельности
музыканты вернули к жизни множество
изящных пьес, незаслуженно забытых имен,
забавных салонных жанров. Почерк
ансамбля явно эволюционирует от
стилизации к тому дивному самоощущению,
когда стилевая условность переходит в
органику лирического выражения, в
музицирование нежное, мечтательное,
изысканное, наполняющее нехитрые опусы
неподдельным теплом. В этом смысле
кульминацией их выступлений стала
сольная соната Хандошкина в исполнении
лидера ансамбля Андрея Решетина. Музыка
национального гения, возросшего под
сенью блистательного Антонио Лолли,
наверное, впервые зазвучала не как
обязательный русский довесок
итальянской программы, а как голос
артиста, исполненный обаяния, вкуса,
деликатности, глубины. Избирательное
сродство исполнителя с виртуозом
екатерининской эпохи обусловило эффект
их мистического смычкового единения.
Подобные музыкальные со-бытия сводят на
нет возможность рассуждений о том, как
играл сам Хандошкин. Аутентичное
исполнение приобретает новое измерение,
даря нам чудо открытия изумительной
музыки там, где царили рутина и
рамплиссаж.
Большой удачей стал альянс “Petropolitan’ы” с замечательной польско-украинской
певицей Ольгой Пасечник. Ее дуэт с
клавесинисткой ансамбля Ириной
Шнееровой был исполнен грациозного
лукавства, технического блеска и
шаловливого озорства. Венцом концерта
стали песни “Выду ль я на речиньку” и “Во
поле береза стояла”, варьированные в
кокетливом итало-российском вкусе.
Повеяло очарованием салона, в котором
великие княжны развлекались пением по-русски,
а итальянские музыканты почтительно им
вторили…
Можно было бы еще долго говорить об
отдельных концертах фестиваля, но боюсь,
что эпитеты превосходной степени уже
почти исчерпаны. Осталось впечатление
восхитительного галантного празднества,
вторгшегося в течение повседневности.
Маски, шутихи, фейерверки, лабиринты,
тайны, розыгрыши — все атрибуты
подобных празднеств обрели здесь
музыкальное измерение. Радости открытий,
знакомств, соприсутствия, узнавания,
развлечения умственные и сердечные
окружили фестивальные дни особой аурой.
В дополнение к концертам мы получили
чудесный подарок в виде мастер-класса
Марии Леонхардт и уроков барочного
танца Юргена Шрапе.
Старинной музыки в таком изобилии
очень не хватало в Петербурге, и вот она
явилась с благословения директора
Британского совета Элизабет Уайт и ее
помощника Марка де Мони. Они объединили
усилия консульств Германии и
Нидерландов, нашли спонсоров, вложили в
организацию много энергии и душевного
тепла. Англия — мекка аутентистов —
поделилась с Петербургом своим
сокровищем — уникальными музыкантами.
Петербуржцы продемонстрировали
некоторые образцы своего культурного
наследства. Хочется надеяться, что
фестиваль будет расти, привлекая новых
участников, прославленных и не очень. В
мечтах витают сказочные имена Гардинера,
Кристи, испанское барокко, балет Короля-Солнца,
постановки петербургских опер XVIII
века.
Анна
Порфирьева
© 1999,
газета "Мариинский
театр"
|
