Италия в Тель-Авиве

Интервью с режиссером Джанкарло дель Монако

Когда разговариваешь с человеком театра, да еще и с итальянцем, невозможно понять, где кончается "реальная" жизнь и начинается игра. Но так ли это важно?

- В "Золушке" театр вырастает из жизни, - говорит режиссер Джанкарло дель Монако, - в этом ее сила, в этом ее прелесть.

Джанкарло дель Монако (55) - сын певца Марио дель Монако и певицы Эстер Цукерман из Праги - гражданин мира.

- Мой отец из Флоренции, в нашей семье есть сицилианцы и австрийцы, родственники со стороны матери - чешские евреи, могила моей бабушки на пражском еврейском кладбище - в двух шагах от могилы Кафки, а моя тетка живет в Рамат-Гане (квартал Тель-Авива - М.Р.). Я рос в сердце Европы, с двенадцати лет играл "в директора театра", я говорю на языке оперы, который понятен всем - и потому я открыт миру.

За тридцать лет занятий режиссурой дель Монако довелось поставить почти все, что только можно; он с упоением говорит:

- Я люблю итальянский репертуар, русский, немецкий, французский. Люблю "Вертера", люблю "Фауста" Гуно, люблю Пуччини ничуть не меньше, чем Россини, и Вагнера я тоже очень люблю. Однако поскольку в крови у меня - коктейль, я не собираюсь тратить всю жизнь на то, чтобы режиссировать только оперы Россини. Куда интересней делать всего понемножку. И когда мне предложили сделать "Золушку", я был страшно рад: я устал от крови и трупов на сцене.

На прошлой неделе дель Монако побывал в Тель-Авиве: посмотреть, как переносится на здешнюю сцену его спектакль.

- Вносите ли вы изменения в спектакль при переходе со сцены на сцену, подгоняете ли вы его к новым певцам?

- Менять в спектакле нечего, он - как написанная картина. Каким родился, таким и умрет. Переделать его нельзя, можно только создать заново.

- Сегодня принято переносить действие классических опер в другие эпохи. Куда вы помещаете действие "Золушки"?

- В театр. Можно рассуждать о Россини сколько угодно, но это - первоклассный музыкальный театр, и ничего больше. "Золушка" - не история любви, а история о любви. Герои обращаются не друг к другу, но к зрителю.

- Но она основана на волшебной сказке.

- Что такое волшебная сказка? Я вижу девушку, я влюбляюсь, я женюсь на ней - вот это и есть волшебная сказка. Именно это и происходит в "Золушке". Например, первый дуэт героев: Золушка - в шоке, но вовсе не оттого, что Принц роскошно одет (вы ведь помните, что Принц, отправляясь на поиски подходящей невесты, меняется одеждой со своим слугой). Золушка и Принц застывают, как громом пораженные. В этом - дух итальянской комедии, это - жизненная мудрость, присущая композитору. Я думаю, что во всех персонажах Россини есть немного от него самого.

Речь Джанкарло дель Монако катится легко; конечно, он превосходно говорит по-английски, но с распевными южными интонациями, а порой и вовсе переходит на итальянский, благо он понятен троице журналистов, в субботнее утро собравшихся в тель-авивской опере, и в эти моменты видно, что не только мысль ведет язык, но и наоборот, слово подсказывает направление мысли. Как, например, в следующем пассаже. (Лишь напомним в скобках, что bello означает "красивый").

- ...Россини умер благополучно, в отличие бедного Доницетти, который кончил свои дни в сумасшедшем доме. А Беллини? Povero Bellini - - bellissimo, giovanissimo, Siciliano, cogli occhi azzurri, biondo, dell'origine Normanna - tutti miei cugini sono Siciliani (Бедняга Беллини - молодой красавец, голубоглазый блондин, сицилианец - у них ведь норманские корни, все мои двоюродные братья и сестры - сицилианцы), его погубили женщины - он любил всех женщин, он писал для женщин. Но Россини был сама мудрость, он нашел золотую середину - наслаждался жизнью, и не сгубил себя.

Режиссер говорит, что сделать из оперы "хороший театр" совсем непросто.

- Вы начинаете анализировать, что означают все эти вокальные переливы. Часто вы слышите певиц, которые поют колоратуру ради самой колоратуры. Такая певица считает, что колоратура должна быть безупречной, и точка. Но я плевать хотел на такую колоратуру! Она должна быть лирической, драматической, выразительной - отражать суть пьесы. Именно это мы и пытались сделать.

- Как складываются у вас отношения с дирижером?

- По-разному. Я люблю работать с теми, кто понимает сцену. Потому что бывают и другие - они считают, что певцы в роскошных костюмах должны выстроиться вдоль авансцены и давать концерт. Какая нелепость! Именно поэтому мне нравится быть директором театра: я приглашаю только тех дирижеров, с которыми нахожу общий язык. Например, с пониманием относятся к режиссуре Адббадо и Баренбойм, в то время как у Заваллиша отношения с режиссерами, скажем так, непростые.

- А Джеймс Ливайн?

- Я сделал несколько постановок в "Метрополитен". Думаю, что Ливайну на пользу пошло продолжительное сотрудничество с таким великим режиссером, как Жан-Пьер Поннель. Он - человек открытый новым мыслям, и способен понять, что режиссура важна для его, Ливайна, успеха. Однако вряд ли он готов принять такие крайности, как "Сила судьбы", действие которой происходит во время Гражданской войны в Испании.

- А вы сами как относитесь ко всевозможным трансформациям классических опер?

- Тридцать лет назад я делал то, к чему потом пришли многие режиссеры. Например, "Тоску" я растянул на три столетия: первый акт - наполеоновские войны, второй акт - 1848 год, третий - 1943. Я хотел дать зрителю ощущение, что это - вечная история: диктатура, подавление искусства, убийство художника.

- Рассказывают, что несколько лет назад ваш "Набукко" произвел фурор.

- Да, мы работали в Карлсруэ, дело происходило за два месяца до начала войны в Персидском заливе, и я сказал сценографу: "Я не хочу видеть на сцене все эти мечи, шлемы, э!" Мы вышли на улицу и видим: на первой странице газеты "Бильд" (эта такая дешевая немецкая газетка для водителей грузовиков - "Бабушка зарезала внучку!", "Два маленьких брата оказались гомосексуалистами!" и т.п.) - на первой странице портрет иракского диктатора и подпись: "Я - Навуходоносор". Саддам Хуссейн. Мы переглянулись и решили преподнести немцам подарок.

Мы успели дать только премьеру, остальные представления шли в концертной версии: арабы пригрозили взорвать театр. А меня иракцы обещали убить, так что полтора месяца я отсиживался в тайной квартире под охраной полицейских. Дело в том, что мы изобразили войну Ирака с Израилем. Иракцы выигрывают битву, в пролом Стены плача, у которой молятся евреи, на танке в мол, не можешь ли, Йегова, помочь мне? И тот ему действительно помогает. В общем, был колоссальный скандал, все тамошние арабы бушевали.

Джанкарло дель Монако подчеркивает, что все трансформации, которым он подвергает оперы, направлены на одну-единственную цель: сделать понятной суть опуса. И потому в "Золушке", работу над которой он называет наслаждением и "оплаченным отпуском", он ничего не менял:

- Мы не можем переносить "Золушку" в другую эпоху только потому, что нам так хочется. Я с удовольствием оставался там, где эта опера находится и постарался увидеть все возможности, которые в ней заложены.

Он продолжает:

- Все зависит от опуса, который ты ставишь. Обдумывая новый спектакль, я ухожу в лес, или отправляюсь в сауну. И начинаю потеть. Капелька пота срывается с кончика носа, и попадает прямо в пуп. Пуп! Вы помните, Данте Алигьери придал входу в ад форму пупа? Я тогда работал над "Макбетом", и воссоздал на сцене нечто подобное. Ты думаешь, ты читаешь книги, и вдруг одно случайное слово может перевернуть все.

- Сейчас много говорят о том, что опера умирает. А как по-вашему?

- Опера - очень давний жанр, в ней есть все - музыка, драма, движение. Отчего бы ей умирать? Если вы хотите раскрыть все, что в опере заложено, она будет жить. Другое дело, что нужно примеряться к сегодняшним обстоятельствам: после "Звездных войн" старая позолота не всегда выглядит так привлекательно, как прежде.

Встреча закончена. Мы выходим из здания оперы, и, пройдя метров двести, слышим за спиной крики: это Джанкарло машет нам рукой вслед и восклицает: "Ciao!" И тогда один из нас с наслаждением вопит в ответ: "Arrivederci, buonissimo Giancarlo! Torni a Tel-Aviv!" ("До свиданья, добрейший Джанкарло! Возвращайтесь в Тель-Авив!")