 |
Миша Майский: "Виолончель - лишь инструмент"
Минувшей осенью в Иерусалиме состоялся
первый международный Иерусалимский фестиваль
камерной музыки. Его организатором и
художественным руководителем стала пианистка
Елена Башкирова. Среди его участников были Ефим
Бронфман, Юлиан Рахлин, Миша Майский, Николай
Знайдер, Пьетро Капучилли, Франко Канино, Брижит
Энрегер, Рамон Яффе и многие другие выдающиеся
музыканты. Незадолго до фестиваля виолончелист
Миша Майский побывал в Израиле, тогда и было
сделано интервью.
Субботним утром мы сидим в фойе одной из
тель-авивских гостиниц; из-за неполадок в номере
Миша Майский чуть задержался и, когда я позвонил
по внутреннему телефону, он, извинившись, сказал,
что спустится через пару минут, а чтобы
интервьюер смог его опознать, добавил: "Я - в
красной рубашке".
Что было излишним: у него - запоминающаяся
внешность; первое ощущение - изящество без
манерности. Но едва начинается беседа, к нему
добавляется еще одно: серьезность. Все это,
конечно, относится и к его игре.
Мы говорим по-английски, ибо на этом языке
Майскому давать интервью привычней. Впрочем, это
скорей не интервью, а легко текущий монолог - с
ассоциациями, ответвлениями и, конечно, шутками и
самоиронией - подчиненный единой теме: жизни в
музыке.
- Я - космополит, - говорит он, - я родился в Риге,
учился в Москве и Ленинграде, на итальянской
виолончели с немецкими струнами я играю
французским смычком, я езжу на японской машине, у
меня израильское гражданство, и при этом я долго
жил в Париже, а сейчас - в Бельгии, - но все это
вторично. Космополитизм заложен в моей
профессии.
Однако этот "космополит"
путешествует с израильским паспортом, хотя,
будучи женат на американке, мог бы получить
американское гражданство. Как, впрочем, и
европейское. "Если какая-нибудь страна не
захочет впустить меня из-за моего израильского
паспорта, я туда не поеду", - замечает он.
- Музыка начинается там, где кончаются
слова, как сказал Гоффман, и хотя я очень много
говорю, - со коротким смешком продолжает Майский,
- музыка это язык, на котором я могу выразить себя
полнее всего. По крайней мере, я надеюсь, что это
так.
Музыка для него - в первую очередь хобби,
"за которое мне недурно платят, так что едва ли
можно мечтать о большем", - улыбается он. - "Но
все же играю я ради собственного удовольствия, и,
надеюсь, никогда это чувство не утрачу".
"Внутри" этого хобби есть еще одно -
камерное музицирование. Виолончелист
рассказывает, что камерную музыку он играет
редко, особенно в последние годы, когда у него
появились дети: "Я много выступаю, нахожусь в
постоянных разъездах и очень рад, что мне удается
выкроить время для семьи, для меня это очень
важно".
В России он также не слишком часто
выступал в камерных составах, но среди первых его
партнеров был Раду Лупу, сегодня принадлежащий к
числу крупнейших пианистов нашего времени. "В
1969 году, к выпускному экзамену в Московской
консерватории, где мы оба тогда учились, Лупу
подготовил все (!) фортепьянные концерты
Бетховена, а для экзамена по камерному ансамблю -
его же сонаты для виолончели. Комиссия
предложила нам сыграть Четвертую, возможно
потому, что она самая короткая", - улыбается
Майский.
Впоследствии, уже на Западе, ему довелось
участвовать в фестивалях камерной музыки в
Мальборо и в Локенхаузе, играть со многими
выдающимися исполнителями. Уже двадцать лет он
выступает и записывается с Мартой Аргерих,
которую относит к числу величайших пианистов
всех времен и народов, играет он и со скрипачом
Гидоном Кремером. "Мы оба из Риги, знаем друг
друга с детства". Не так давно в Японии они
выступили втроем, "после двадцати лет
разговоров о том, что это надо бы сделать!" -
вновь смеется он.
- Чем особенна камерная музыка?
- Игра в камерном ансамбле требует немалой
гибкости подхода, и это представляется мне очень
здоровым - не вариться в собственном соку,
получать свежие идеи. В стране, где я родился,
главным лозунгом было - "Кто не с нами, тот
против нас". С этого начинается нетерпимость, с
этого начинаются тоталитарные режимы, и люди
готовы убивать друг друга миллионами из-за
различия в религиозных или политических
взглядах. Но в музыке не может быть ничего
окончательного, есть так много прочтений одного
и того же опуса.
И Майский говорит о том, что, по его мнению,
отличает одного музыканта от другого.
- Рассказывают, что поклонники
восторженно говорили Хейфецу: "На какой
скрипке вы играете? На Гварнери дель Джезу? Как
она потрясающе звучит!" Хейфец открывал
футляр, склонялся над инструментом и удивленно
отвечал: "Правда? А я ничего не слышу". И есть
еще один исторический анекдот. Хейфец идет по
Мексико-сити, видит, сидит бедный торговец,
продает скрипки, которые сам и делает. "Сколько
стоит скрипка?" - "Сто песо". - "Можно
попробовать?" - "Пожалуйста!" По мере того,
как начинает Хейфец играть, у мексиканца глаза
вылезают на лоб и он быстро говорит: "Эта стоит
тысячу". Скорей всего, ничего подобного
никогда не происходило, но важнее другое: в руках
разных музыкантов один и тот же инструмент
звучит по-разному.
Став серьезным, он начинает рассуждать о
самом, на его взгляд, существенном -
звукоизвлечении.
- Первый уровень - когда звук извлекают руки.
Следующий - когда у музыканта в голове есть
концепция звука, которую он передает рукам. И,
наконец, высшая - звук, идущий от сердца,
пропущенный через "мозговой компьютер" и
достигающий рук исполнителя.
- Что такое общение с залом?
- Оно также может происходить на разных уровнях.
Самый простой - "физический": колебания
струны вызывают акустические волны, которые
достигают ушей слушателей. А самая высокая форма
общения - она доступна лишь великим музыкантам, и
я очень осторожно употребляю это слово - это
необъяснимое общение от сердца к сердцу.
Майский говорит, что контакт с залом -
процесс обоюдный. Исполнитель расходует массу
энергии, но и получает "подпитку" от зала.
- Я помню, как в Японии я дал 28 концертов за
четыре с половиной недели, что очень много (я
больше никогда этого делать не буду). Конечно, мне
помогла прекрасная организация концертов, но в
первую очередь - поддержка зала.
- Что вы можете сказать о публике в разных
странах мира, в том числе - в Израиле?
- Гм, гм… Впрочем, я могу говорить обо всем. Я -
стопроцентный еврей и израильский гражданин, так
что никто не обвинит меня в антисемитизме, -
смеется Майский. - Итак, по порядку. На мой взгляд,
лучшая аудитория - в Европе и в Японии. Некоторые
удивляются: "Как, в Японии понимают
классическую музыку?" Но ведь японцы начали
слушать ее не десять, а сто лет назад, и это -
несколько поколений. К тому же я всегда говорю,
что у них отличный вкус: в Японии я считаюсь
большой звездой.
Снова став серьезным, он говорит:
- Во всех странах есть люди, которые ходят на
концерты, чтобы послушать музыку, и есть те, что
хотят себя показать: держать филармонический
абонемент - престижно. Думаю, что в Европе и в
Японии соотношение - девять к одному. В Америке -
наоборот. Что удивительно, ведь там так много
первоклассных оркестров и отличных музыкальных
школ очень высокого уровня. Увы, в смысле
аудитории это все еще Дикий Запад. А Израиль, во
многих отношениях находящийся под влиянием
Америки, лежит где-то посередине. Посмотрите -
концерты Филармонического оркестра в "Гейхаль
ха-Тарбут" могут проходить восемь раз подряд
при полном аншлаге, что невозможно представить в
любом другом городе мира. В то же время камерные
концерты залы не наполняют, и, значит, что-то не в
порядке.
- Не так давно мне попала в руки старая запись:
Пятигорский, Хейфец и их друзья играли Шуберта.
Они не добавляли к музыки несуществующей
истерической драмы, но извлекали из партитуры
все, что в ней было заложено. В их игре было
столько достоинства, столько уважения к
композитору и к самим себе. Слушая их, казалось,
что сменилась целая эпоха, а ведь было это всего
пятьдесят лет назад.
- Совершенно с вами согласен. Когда есть
возможность, я всегда покупаю записи старых
мастеров. Многое с тех пор изменилось, в том числе
- темпы жизни, нагрузки. Музыканты раньше не
летали на самолетах, но плавали через океан на
пароходах; в то время, чтобы обеспечить себе
приличное существование, не нужно было играть
так много концертов. Сегодня это невозможно - и не
забудьте, что музыканты должны покупать
невероятно дорогие инструменты. Наконец,
импрессарио тоже были иными, у них было меньше
музыкантов, и они могли действительно заниматься
карьерой своих подопечных.
...Да, в наши дни исполнительский уровень
чрезвычайно высок, и есть множество музыкантов,
играющих безупречно. Но порой, сидя на концерте,
ты вдруг ощущаешь: что-то не так, чего-то
недостает. И понимаешь: музыка отошла на второй
план, она стала средством продемонстрировать
возможности исполнителя.
Мне в жизни невероятно повезло: я -
единственный в мире виолончелист, который учился
у таких титанов, как Ростропович и Пятигорский. О
каждом можно рассказывать целую неделю, можно
написать целую книгу. Я часто думаю о том, что при
всем их различии было нечто очень важное,
объединявшее их. Оба говорили мне: виолончель -
всего лишь инструмент, который служит музыке, а
не наоборот.
***
Беседа продолжается, и Майский говорит о том,
что почти не играет современную музыку - не
потому, что она ему не нравится, но у него просто
нет времени, чтобы отнестись к ней серьезно.
Музицирование вообще - дело ответственное,
особенно, если речь идет о сочинениях
современных авторов: если исполнитель, тем более
знаменитый, плохо сыграет Брамса, никто не
скажет, что Брамс - плохой композитор; однако о
музыке, написанной в наши дни - скажет непременно.
По той же причине Майский не пробует себя в
качестве дирижера: "Для того, чтобы совмещать
карьеру солиста и дирижера, нужно быть гением.
Только для удовлетворения личных амбиций я не
могу подняться на подиум, несмотря на то, что мне
очень хотелось бы продирижировать симфонией
Малера, например. Ну, ничего, если мне будет
совсем невтерпеж, я у себя дома поставлю диск и
немножко помахаю руками. Максимум, дети решат,
что их папа спятил. Но слушатель страдать не
должен".
Мгновенно посерьезнев, он говорит о том,
что да, конечно, виолончельный репертуар
ограничен, и как жаль, что Моцарт не написал ни
единой ноты для виолончели соло.
- Но мне никогда не прискучит играть то, что
написано. Сколько бы я не играл, я никогда не
приближусь к тому уровню, которого эта великая
музыка заслуживает. Это - погоня за горизонтом, и
я счастлив, что выбрал эту специальность.
Максим Рейдер
mcreider@bigfoot.com
"Вести", Тель-Авив
|
