topliteratura.gif (4465 bytes)

Содержание

Главная страница

raspor.gif (49 bytes) 

  
Натан Перельман

В КЛАССЕ РОЯЛЯ

Короткие рассуждения

Часть 6.

В защиту миниатюры.

 Миниатюрность формы – максимальность содержания. Примеры: Шопен. Прелюдия до минор №20 (12 тактов); Шопен. Прелюдия ля мажор №7 (16 тактов).

Максимальность формы – миниатюрность содержания. Примеры подберите сами.

У искусства много способов овладевать душами. Оно: вторгается, проникает, согревает и леденит, пронзает, ранит и излечивает, тревожит и успокаивает.

Все это оно доверило и вам, пианист.

Если авторский метроном не соответствует вашим исполнительским особенностям, ищите “свой”, благоприятствующий вам и не искажающий сочинение. Это может задеть авторское самолюбие, но звучащему сочинению пойдет только на благо.

Ключи от всех богатств исполнения на фортепиано держите крепко в левой руке.

Три ипостаси паузы в Полонезе es-moll Шопена:

    1. в es-moll – пауза-озноб,
    2. в Des-dur – пауза-решимость,
    3. в H-dur – пауза-растерянность.

Аппликатура – запоминающее устройство.

 

У Мартинсена мудрая аппликатура, у Шнабеля – мудреная.

И вдохновенье – результат самых прозаических усилий.

Чтоб трепет вашей души достиг ушей слушателя в piano-pianissimo – напрягите кончики пальцев и мышцы… живота. Да! Да!

Багатели Бетховена – музыкальный театр миниатюр.

Артистизм исполнителя – уменье перевоплощаться, а не перевоплощать.

Гениальные творения зодчества разрушаются под воздействием беспощадного времени. Гениальные творения музыки – под воздействием беспощадного исполнения.

Чувство меры в искусстве – индульгенция!

Руки этого пианиста обращаются с фортепианной клавиатурой, как с клавиатурой пишущей машинки. Вдохновенье минимально, зато точность максимальна.

Простоте в искусстве противостоит не сложность, а вычурность.

У Шопена, Шумана, Шуберта лиги чаще всего – рудименты. У Бетховена они – мощнейшие орудия членения и выразительности. У Брамса – родовой цыгано-венгерский признак; вспомните “рыдающие” лиги в скрипичной сонате d-moll.

 

Кощунство в обличье новаторства – способ конспирации.

Педали нужны не привередливые, а умные уши.

Гульд играл спорно, но так, что нам, слушателям, было не до спора.

Моцарт украшал пустые пространства своих мелодий импровизированными пассажами. Он и не подозревал, что для нас, потомков, эти “пустоты” будут чудесами наполненности.

Среди прекрасных драм Брамса то и дело попадаются чувствительные мелодрамы. Ради бога, не облагораживайте их.

Секвенции легче сочинять, чем исполнять.

А судьи кто? Спе-ци-а-лис-ты!!!

Гульд не открыл Баха. Это Бах открыл Гульда. До чего же Бах скуп на открытия!

Пестрота фактуры – постоянная угроза стабильной пульсации; у Шумана, более того, постоянный призыв к лихорадочной пульсации.

Есть пьесы, которые по привычке заковываются в тактовые кандалы. Думаю, что “Вещая птица” Шумана, загнанная в тесную тактовую клетку, ничего путного не напророчит. “Отворите ей темницу”… и она напророчит вам блаженство. Доверьтесь ей!

Между прочим, у этого фальшивого музыканта я не обнаружил ни одной фальшивой ноты.

Пауза – не гильотина для педали.

Исполнение несовершенных по форме сочинений гениев – своего рода духовный альпинизм. Гималаи тоже несовершенны по форме, поэтому, очевидно, восхождение на них затруднено и не всем доступно.

Динамика – не причина, а следствие.

Избегайте редакторов-дизайнеров (среди них Бруно Муджеллини, Игнац Фридман, Эмиль Зауэр и многие другие.)

 

Концертная площадка – не кафедра, не эстрада, не арена. Она – сцена театра музыки. Это определение не принижает музыку и не возвеличивает театр. Оно напоминает, что одним из очень важных элементов исполнения музыки является театральность: зримость (жестикуляция, движенье), изменения “освещения” (светлый звук, тусклый, яркий, сумеречный), монологи, диалоги, массовые сцены (полифония), и наконец, сам актер музыки (исполнитель). Ничего, что конец XIX века и ХХ век не только вернет обязательную зримость и объемность музыки, но сделает ее, надо думать, более впечатляющей, неотразимой и… обязывающей.

Не обрушивайте на первый секстаккорд 17-й сонаты Бетховена такую глыбу вдохновения! И на си бемоль мажорное трезвучие II части – тоже.

Трактат о простоте? Пожалуйста: надо играть сложно минус манерно – это и будет просто.

Самозабвенное исполнение ни о чем не должно забывать!

В неумеренном употреблении diminuendo есть нечто, напоминающее назойливую вежливость китайцев.

Пышущая здоровьем симметрия – удел церемониальной музыки; мнимая симметрия, таящая в себе взрывчатую силу асимметрии – частый удел большой музыки.

Гениальные совершенные сочинения требуют сурового аскетизма толкований и фантазии (сонаты Моцарта, Бетховена). Гениальные несовершенные сочинения нуждаются в отважно-находчивой фантазии, способной не только находить, но и камуфлировать их несовершенства.

Метроном – аппарат для нарезания ровных ломтиков музыки.

Любовь к исполняемому без любви к своему исполнению сродни любви платонической.

Время в музыке – элемент стиля. При полном тождестве темпа и метронома время у Бетховена не похоже на время Шуберта, время Баха – на время Моцарта, время Шостаковича – на время Прокофьева и т.д.

Повторенье без накопленья – мачеха ученья.

Пианисты, уберите левую ногу подальше от левой педали и обопритесь на пальцы левой ноги. Корпус получит свободу маневра вправо-влево.

Fortissimo быстрого пассажа получается из 98% piano и 2% mezzo forte, помноженных на быстроту.

Рассуждая о прекрасном, следовало бы избегать двух крайностей: некрасиво-понятных слов и слов непонятно-красивых.

Мы, пианисты, не архимеды, одной точкой опоры нам не обойтись.

Пишите трактат о первом пальце правой руки так, чтоб оставшиеся девять пальцев трактовались уже без вашей помощи.

Дебюсси – гениальный изобретатель огромной музыки, умещающейся в жилетном кармане.

В искусстве неустойчивые предрассудки лучше устойчивой рассудительности.

Умышленная невнятность в музыке, литературе, живописи – удобная маска. Поди разберись, что под нею.

Ничего серьезнее жующей коровы не знаю.

Пианист играл ВСЕГДА серьезно, но вот авторы – Бах, Моцарт, Бетховен – НЕ ВСЕГДА были серьезны.

Некоторые считают, что штрих staccato и все виды пауз (а их множество) обречены на пожизненное беспедалье. Педальная засуха поражает преимущественно классиков, и в первую очередь Бетховена. Примеры: 10-я соната, рондо G-dur, II часть 27-й сонаты и многое другое.

Legato – не штрих, а состояние. Понятие “штрих” начинается с portamento, обрывается на pizzicato. Дальше идти некуда.

Ради бога, не играйте Бетховена “тихо”.

Добавление к определению “гений” – всегда вычитание. К имени Моцарта ничего добавлять не надо.

Скупые динамические указания классиков – обильная пища для толкований. Обильные указания современных авторов – готовые пилюли толкований.

В надклавиатурном пространстве обитают ангелы штрихов, демоны динамики, духи вдохновенья и повелители расчленений; подклавиатурье – резиденция бога legato.

 

Зачем вы играете forte 27-й сонаты Бетховена в мужском наряде, а piano – в женском? Не путайте! Это не любовный диалог, а драматический монолог.

Не забывайте, что кроме многоуважаемой полифонии существуют не менее уважаемые моно- и диафония. Они тоже достойны изучения.

Канонизация одного исполнителя тормозит развитие многих исполнителей и одуряет массу слушателей.

Бездарностей с плюсом не бывает, и потому они не опасны, а вот таланты с минусом бывают – эти и опасны и заразительны.

Испанский “знойный” звук на рояле достигается каким-то “гибридным” способом: легатно-тенутно-вибратным прикосновением.

У tenuto и legato, казалось бы, одна цель – связность. Но это разные “связности”. Первое добивается цели независимостью каждого звука, а второе – подчинением слабого сильному.

Не экономьте, а разнообразьте движения рук: они сродни гипнотическим пассам и им вверена исполнительская власть над музыкой и над аудиторией.

Играйте Моцарта закругленно-атакующими пальцами, Шопена – ползуче-змеиными.

Опровергайте – это закаляет!

Создается впечатление, что рецензисты слышат недоступные нормальному слуху ультразвуки.

Ограничив себя задачей, вы сразу совершили первую и непоправимую ошибку.

Устойчивая серьезность – симптом болезни фантазии.

В “храме искусства” ведите себя как неверующий.

Предел forte – в руках исполнителей, предел piano – в ушах слушателей.

Оберегая вульгаризмы гениев от грубости, вы превратите их в вульгарности. Вульгаризмы гениев не нуждаются в реабилитации.

Чтобы надежно уберечь четырехдольность от незаконного переползания в двудольность, бдительно следите за поведением в ней второй доли.

Учите, пока не влюбитесь в сочинение, влюбившись…продолжайте учить.

В отличии от языка речи, умеющего многое скрыть. Язык музыки умеет все раскрыть. Но это трудный язык, требующий не просто понимания, а – если воспользоваться модной нынче приставкой – инфрапонимания.

Думаю “длинно”, рассуждаю коротко.

Вокруг трезвучия d-moll развернулась драматическая борьба между слигованными, триольными и ровными восьмыми. Это случилось в 17-й сонате Бетховена.

В который раз, возвращаясь, попадаю на пепелище своей трактовки. Ну сто ж, начну сначала.

Всего больше следует ценить в артисте проникновенность, это неуловимое артистическое “нейтрино”.

Алтайские шаманы не называют свои ритмы современными, они просто шаманят.

Рассуждая о прекрасном, избегайте красивых слов, без них прекрасное рельефнее.

Модуляция-сюрприз не застала меня врасплох, я успел почтительно представить ее слушателям.

После блужданий и мытарств камерная музыка вернется в дивную обитель согласия – в струнный квартет.

Не совершенствуйте совершенное сочинение, совершенствуйте себя.

Играя Бетховена, восхищаешься совершенством музыки, играя Шуберта, восхищаешься ее обильными несовершенствами.

Бойтесь, бойтесь знатоков – они все знают!

Минорное Allegretto склонно к дремотному темпу. Встряхните его магическим словом “трепетно”, не меняя темпа, - дрему как рукой снимет!

Мудрость – усталость ума.

Играя веселое – будьте веселы, это необходимый грим души.

У вас верхний голос – “глас поющего в фактурной пустыне”.

Вокруг подлинных гениев кружатся, толпятся, падают и подымаются мысли… и нет этому конца; вокруг выдуманных гениев вертится нескончаемая словесная карусель.

Ах, эти каноны! Нет сонатного Allegro в 17-й Бетховена! Есть трепетная Фантазия с удивительными речитативно-педальными причудами.

Печально, когда чарующие безумства артистической молодости завершаются бурно восхваляемым безумием артиста в старости.

Воспоминанья подобны терриконам, в их шлаке иногда таятся крупицы драгоценных незамеченностей.

Исполнение было лишено необходимого темпового и звукового комфорта.

“Глубокие” мысли извольте сами извлекать на поверхность, освободите нас от этой непосильной работы.

Играя на рояле флейту, не сидите в “контрабасной” позе.

Бетховен не rubat’ный аскет, романтики не rubatn’ные щеголи!

Контрасты Шуберта: то пой его, как птица на воле, то замкнись в его золотой ритмической клетке и – ни-ни!

Аккорды, что в XIX веке для “нежности” арпеджировали, в преддверье XXI века играйте вместе.

Знаки препинания в музыкальной речи независимы от ритмической арифметики.

Знаками препинания, этими перлами логики члененья и выразительности давно пора вооружить нотописание и музыкальную речь. Однако…

В искусстве можно придумывать и выдумывать, если хорошо подготовлена опора для приставок “при” и “вы”.

Если бы природа проявляла свой темперамент подобно расплодившимся ныне “темпераментным” виртуозам, все живое давно было бы сметено с лица земли.

Азбука исполнения полифонии – синхронность.

Тональность – хамелеон, перенимающий цвет интонации.

Две крайности у Шуберта: 1) магия АБСОЛЮТНОГО однообразия ритма и темпа, и 2) магия АБСОЛЮТНОЙ ритмической и темповой свободы.

Эти магии нуждаются в третьей: в магии уместности.

Контраст – не обязательно столкновение громкого с тихим, быстрого с медленным, а возможное столкновение разных идей при абсолютном сходстве динамики и темпа.

Педаль с душком!

Не только мы ищем все новое, с неменьшей силой новое ищет нас.

Глупость – великолепный катализатор здравомыслия.

На смену модному когда-то угодливо-салонному исполнительству явилось модное нынче угодливо-стадионное. Но вечно лишь своевременное, ибо оно не угождает, а откликается.

Не единым легато живы мазурки Шопена; здесь раздолье штрихам, жестикуляции, интонации – этим укротителям бесшабашного ритма.

Исполнительский аппарат пианиста расположен на пяти уровнях:

    1. мозг
    2. уши
    3. сердце (или “душа”)
    4. кончики пальцев рук и
    5. благодатная правая нога.

Порядок уровней устанавливается логикой.

Метроном указывает дистиллированный темп. Смысл, содержание, характер и логика темпа ему нипочем. Так часы показывают дистиллированное время. И тот и другие только тикают.

Как часто бывает: слова умны, сочетание их глупо.

Уровень слов поднялся так высоко, что полностью накрыл их смысл.

Ничто так не радует Мажор, как рождение им первого Диеза.

Если музыковеды официально переведут Дебюсси из разряда импрессионистов в разряд классиков, да еще полифонистов, пианисты начнут играть его яснее.

Подчиняйтесь интонационным магнитам двудольности.

Музыка романтика – каприз и прихоть, выпущенные на волю. Музыка классика – то же самое, но запертое в неволе. Каждому свое!

Иногда, вчитываясь в прекрасные статьи о проблемах игры на рояле, я почему-то явственно слышу сложную ритмику пишущей машинки.

Ритм закабаляет интонацию, пульсация раскрепощает ее. “Количество” темпа допускает изменения, “характер” темпа – нет.

Знал ли Станиславский, когда он изрек свое знаменитое “не верю”, что мы, музыканты, слушая оглушительно громко, темпераментное исполнение сонаты h-moll Листа, шепчем: “Не слышу, не слышу”?

У струнных штрих – абсолютная реальность, у фортепиано она чаще воображаемая.

Придайте легатной мелодии иллюзорно-легатный аккомпанемент, - окрыленная, она вознесется ввысь.

Кстати: дозируйте штрихи.

 Данное издание © 1999, Московский Музыкальный Вестник
Комментарии и предложения мы ждем по адресу mmv@lifanovsky.com  .

 



Воспроизведение любых материалов ММВ возможно только по согласованию с редакцией. Если Вы ставите ссылку на ММВ из Internet или упоминаете наш узел в СМИ (WWW в том числе), пожалуйста, поставьте нас в известность.