| |
Balletomania
5 декабря
1847 года в московском Большом театре шла “Пахита”
с участием питерской примадонны Елены
Андреяновой. После коронного номера —
сальтареллы, когда балерина под громы
аплодисментов и крики “бис!”
раскланивалась с публикой, на сцену
полетела дохлая кошка с запиской на
хвосте — “Первой танцовщице”.
Андреянова лишилась чувств. В тот день
балетоманы заявили о себе как
воинствующий класс, готовый не только
восторгаться и миловать, но и казнить.
Пусть даже морально.
Впрочем,
балетоманы появились в России
одновременно с балетом, и делиться на “партии”
начали еще в младенческие годы русской
Терпсихоры. В XVIII веке они поощряли
любимиц на спектакле стуком деревянных
дощечек с вырезанными на них именами
танцовщиц. И одновременно старались
перестучать противоположный клан.
Русский
балет непрерывно развивался, минуя
художественные подъемы и спады.
Балетоманство же, его сопровождавшее, шло
своим — вполне жизненным — путем: через
молодость, зрелость и старость.
Проделки
балетоманов XVIII века показались бы
детскими забавами балетоманам первой
половины века XIX-го. Последние выказывали
свои пристрастия и антипатии с истинно
юношеским пылом.
Знаменитый
театральный бытописатель Александр
Плещеев, сам маститый балетоман, наивно
удивлялся: чему же поклонялись зрители,
еще не знавшие Марии Тальони и Фанни
Эльслер? Приманок было несколько: и
композиции великого Дидло, и эффектные
полеты над сценой кордебалета и солистов
(одно из чудес тогдашней машинерии), и —
главное — античные формы балетных нимф и
флор, едва прикрытые туникой. Волочиться
за танцовщицей считалось хорошим тоном
среди петербургской “золотой молодежи”.
Особым вниманием окружался рассадник
будущих артисток — Театральное училище.
Спустя добрые сто лет потом передавалась
из уст в уста история о похищении
воспитанницы влюбленным офицером. Под
окнами училища непрерывно разъезжали,
желая привлечь внимание, щегольские
экипажи, фланировали пешие воздыхатели.
Почетный эскорт сопровождал кареты
воспитанниц из театра и в театр. Попутно
возникали стычки молодых балетоманов с
воспитанниками или друг с другом, где в
качестве аргументов в ход пускались
картофелины и сырые яйца (страсти нередко
охлаждало полицейское вмешательство).
Занятия, согласитесь, не слишком
респектабельные. Зато на многочисленные
балетоманские отряды бросали
легендарный отблеск имена Пушкина и
Грибоедова. Пушкин, утверждавший, что в
балетах Дидло “гораздо больше поэзии,
чем во всей французской литературе”,
Пушкин, воспевший в “Евгении Онегине” “русской
Терпсихоры душой исполненный полет”, на
соседней странице романа оставил
поэтическую зарисовку балетомана своего
времени:
Театра злой законодатель,
Непостоянный обожатель
Очаровательных актрис
Почетный гражданин кулис”,
он, “вольностью дыша,
Готов охлопать entrechat,
Ошикать Федру, Клеопатру,
Моину вызвать (для того,
Чтоб только слышали его)”.
Но
чаще всего гнев обожателей вызывали не
пресловутые entrechat, а замужество любимой
танцовщицы — особенно, если ее
избранником оказывался актер. Так, к
примеру, произошло с Анастасией Новицкой:
лишь присутствие на спектакле Николая I
помешало разочарованным поклонникам
устроить обструкцию танцовщице...
Увы,
молодость проходит. Остепенившийся
балетоман второй половины XIX столетия
мало напоминает прежнего “юношу пылкого
со взором горящим”. Если одним словом
определить атмосферу балетоманского
кружка тех лет, то словом этим будет “постоянство”.
Давно
ли в восторженном угаре зрители после
спектакля выпрягали лошадей из кареты
Фанни Эльслер и сами тащили карету к
гостинице? Давно ли поклонники съедали
под соусом балетные туфельки
божественной Тальони? “Среднестатистический”
балетоман второй половины XIX века
почтенен, обременен видным общественным
положением, и нередко тучен (уж не от
количества ли съеденных в молодости
туфелек?) — для иных даже специально
расширяют театральные кресла. И в зале
балетоманы укореняются на долгие годы,
снимаясь с насиженных мест только вслед
за уехавшей на гастроли любимицей.
Некоторые ложи и вовсе удостаиваются
географического статуса, получая имена
собственные — Звезда, Инфернальная и пр.
Столь
же постоянны были балетоманы и в своих
театральных пристрастиях, до седых волос
плача при воспоминании о том, как в “Тщетной
предосторожности” кормила кур Фанни
Эльслер. Артистов — от премьеров до
кордебалета — звали исключительно по
имени-отчеству, равно как и артисты —
балетоманов. В бенефис танцовщицы и
танцовщики непременно получали от
поклонников купленные вскладчину ценные
подарки: так уже годах в 1880-х
петербургские старожилы сбились со счета
серебряных сервизов, преподнесенных
Мариусу Петипа. Даже мелкие партийные
склоки не омрачали семейственное (нередко
— в буквальном смысле) единение сцены и
зала. Словом, жизнь балетоманов текла
размеренно и спокойно до... появления
очередной заграничной гастролерши. И
тогда вспыхивали жаркие споры,
непримиримая вражда кланов и пространные
газетные полемики. Залетная виртуозка,
собрав урожай подарков и невиданно
щедрые гонорары, уезжала. Балетный мирок
затихал до новой звезды. Она являлась. И
вновь балетоманы падали в обморок от
феноменальных по тем временам
технических трюков — вроде двойных туров
на пальцах.
Но
эксцентричные выходки прежних лет были
давно забыты. Когда один из восторженных
зрителей бежал после спектакля за
каретой немецкой балерины Адель
Гранцовой, пытаясь поцеловать артистку
через замерзшее стекло, случай этот
несколько дней обсуждали петербургские
газеты. Оглушительный эффект произвела
итальянка Вирджиния Цукки: жаждая еще раз
взглянуть на кумира, неистовые
петербуржцы и вовсе выдавили стекла ее
кареты, едва не перевернув экипаж.
Самые
крупномасштабные “военные” действия
история связывает с именем Матильды
Кшесинской. Так, однажды на “Тщетной
предосторожности” во время вариации
Ольги Преображенской — соперницы
Кшесинской — внезапно распахнулась
дверца вольера с курами, кои немедленно
разбежались по сцене. Но гнев балетоманов
оборачивался и против недавней любимицы:
запланированному как-то раз срыву
спектакля Кшесинской помешала полиция.
Не
чужды были балетоманы и зову
современности. В частности, на первую
русскую революцию 1905 года и
возникновение многопартийности они
отозвались Уставом Общества балетоманов.
Среди прочего, он утверждал табель о
рангах, венчаемую званием Старейшего или
Коновода балетоманской партии;
регламентировал “испытание зрелости”
новичков.
Наиболее
любопытных балетоманов мы могли бы
увидеть на парижских спектаклях Русского
балета. А их патриарх — генерал
Безобразов — благодушно дремал на
организационных собраниях соратников
Дягилева.
События
1917 года, разрушив привычный уклад,
кардинально изменили состав балетоманов:
“Иных уж нет, а те — далече...” Но
балетоманы как таковые продолжали
существовать, утратив присущую
предшественникам барственность повадок.
Балетоманские
партии, отныне величавшие себя “министерствами”
(история сохранила еще одно самоназвание
балетоманов — “сыры”), богатых подарков
артистам не дарили, но баловались
разнообразными шалостями.
Многочисленностью
и особым экстремизмом отличалось “министерство”
Дудинской и Сергеева, под кодовым
названием “Черная сотня”. “Черносотенцев”
в театре побаивались: инакомыслие они
запросто подавляли грубой физической
силой, а именно — могли поймать после
спектакля и отлупить представителя
вражеского стана. Соперницы Дудинской,
случалось, получали перед дебютным
спектаклем “приятные” подарки с
туповатой надписью — на манер детских
игр в фантомасы: “Вот это ты сегодня
сделаешь в штанишки”. Этих балерин “захлопывали”,
намеренно сбивая с ритма сложной
вариации или фуэте (которые, как говорят,
не слишком хорошо удавались самой
Дудинской).
Организованности
мариинской “Черной сотни” позавидовала
бы сицилийская “Коза ностра”. Летучий
эскадрон поклонников в день спектакля
сопровождал Наталию Михайловну от дома
до гримуборной. В боковых ложах
располагались метальщики букетов.
Поклонники провожали и встречали
артистов на вокзалах и в аэропортах,
нередко собирая им в дорогу щедрое
угощение. В группировку были также
завербованы и скромные труженики театра,
что облегчало проведение закулисных
акций.
Мирным
полюсом “Черной сотне” — в кругу
поклонников Дудинской — были тонкие
ценители и просвещенные знатоки балета,
которых в Мариинском театре, кстати,
заметно прибавилось в советское время.
Исключительно интеллигентским по
составу было “министерство” Аллы Шелест,
державшееся от артистки на некотором
расстоянии — “И ваш покой смутить своим
признаньем, благоговея, никогда не смел...”
Министерство Шелест стремилось затмить
противников цветочно-букетным
великолепием. Не обходилось без легкого
криминала: поклонники артистки нередко
обрывали цветочные клумбы на Марсовом
поле, обманув бдительность милиционеров.
Ходовым
“преступлением” в балетоманской среде
вообще являлась подделка билетов на
особо важные спектакли. И надо сказать,
что ленинградские балетоманы умудрялись
засвидетельствовать все важнейшие
балетные события, независимо от времени и
места их проведения. Помогали и
отлаженные корпоративные связи с
балетоманами московскими.
По
темпераменту петербуржцы москвичам все-таки
уступали. Москвичи могли позволить себе
на концертах ленинградской прима-балерины
выкрики “Пенсионерка!”, да и то больше
потому, что симпатизировали другой
ленинградке — Шелест. По слухам, именно
заезжие москвичи несколько лет назад
метнули на сцену Юлии Махалиной изящно
упакованный веник. К великому
разочарованию экстремистов, Махалина с
отменным самообладанием подняла “букет”
и раскланялась с публикой. За образец,
видимо, московские балетоманы взяли
подобную акцию балетоманов Кировского
театра, которую когда-то хотели устроить
молодому Нурееву. Поклонники Нуреева
метались по ярусам, держа под надзором
входящих зрителей, дабы предотвратить
теракт. Вопреки их страхам, контр-балетоманы
ограничились неприлично крохотным
букетиком фиалок (напомним, что в моде как
раз были гигантские букеты-монстры).
Все
“министерства” без исключения, согласно
давней традиции, “сырили” после
спектаклей: поджидали любимых
танцовщиков у актерского подъезда,
наслаждаясь непосредственной близостью
к кумиру.
Таковы
легенды. А что же сегодняшние балетоманы?
Выделить их среди завсегдатаев Мариинки
просто. Большинство балетных критиков (отпочковавшихся
от балетоманства еще в былинные времена)
отличается от балетоманов налетом
профессионального снобизма. На дебюте
какого-нибудь юного дарования критики
выскакивают из лож в театральное фойе
сразу после решающего pas de deux.
Место
обитания балетоманов — третий ярус, куда
постоянных посетителей театра загнало
подорожание билетов. В ответ на
экономические происки балетоманы
вооружились разнокалиберной оптикой —
от примитивных биноклей до мощных
полевых труб. Наиболее проворные
научились занимать свободные места в
партере, когда в зале уже гаснет свет. Так
что, если увидите очень скромно одетого
человека в фешенебельных первых рядах
партера, не сомневайтесь — перед вами
балетоман. Смотрите на него во все глаза
— потом расскажете внукам, ибо — и это
приходится признать с огромным
сожалением — век балетоманства клонится
к закату. Представителей молодежи в
поредевших балетоманских рядах можно
пересчитать по пальцам, а большинство
нынешних балетоманов начали зрительскую
карьеру лет пятьдесят назад.
В
пестрой толпе современных балетоманов
различимы три категории. Одни —
Мудрейшие — выделяются сдержанным
достоинством манер и тонкостью суждений.
Другие — Городские сумасшедшие —
нелепыми выходками. Некоторые из них
время от времени заваливают редакции
газет восторженными посланиями, иногда в
стихах, не уступающих лучшим образцам
балетоманской лирики XIX века:
“Ах,
ножка — чудо из чудес —
Подобна вся своей хозяйке!
Дерзайте! Да не сглазит бес!
Танцуйте и на счастье вдохновляйте!”
или:
“Приехал наш балет с гастролей.
Казалось бы, и что с того?
Но слаще всяких профитролей
Смотреть на тюники его!”
Третьей
группе балетоманов и название найти
трудно, ибо проведенные в театре годы не
оставили на ее представителях
явственного отпечатка. В антрактах эти
балетоманы сбиваются в стайки.
Возникающие споры смахивают на дискуссии
знаменитых Пикейных жилетов из романа
Ильфа и Петрова. “Не люблю Рузиматова”.
— “Почему”? — “Не люблю и все!” И так до
бесконечности.
Еще
один подвид балетоманов — театральные “хлопушки”,
или клакеры. Их легко вычислить по звуку.
Допустим, вы сидите в партере или ложе, а
сверху, после аплодисментов зала, вас
снова и снова окатывает волна оваций,
зрители подхватывают ее, и в n-ный раз
выбегает на поклон Лопаткина (Вишнева,
Куллик, Рузиматов и др.), — это заводят зал,
придавая особый тонус спектаклю,
истинные балетоманы. Но если вы отчетливо
слышите в стихающем гуле зала упорные
хлопки трех-пяти человек, рассаженных в
стратегически важных точках, то это —
работа “хлопушек”...
Однако
внетеатральные контакты талантов и
поклонников — материя столь тонкая, что
касаться ее опасно. Бурных же официальных
чествований балетоманы всех рангов,
мастей и возрастов удостоились несколько
лет назад на уникальном концерте “В
честь балетоманов” в Малом оперном
театре.
Так
что, похоже, история взаимоотношений
балетоманов и артистов балета свелась к
пословице “Что имеем не храним,
потерявши — плачем”. Реформатор Михаил
Фокин негодовал: “Балетоман знакомым,
надоевшим голосом, на весь театр, “поощряет”
артистку за удавшийся трюк, а за его
самодовольным “браво” группа на галерее
разражается хлопанием в ладоши. Это тоже
контакт (между сценой и залом), но контакт
унизительный, загрязняющий искусство!”
Но вот, некогда процветавший влиятельный
класс балетоманов перешел в разряд
редких и исчезающих, — и в его честь
закатывают балетное гала, а в разных
интервью известный балетный критик и
видный солист сетуют на то, что из театра
ушла особая атмосфера, какую создавали
квалифицированные зрители... Такова жизнь.
Юлия
Яковлева
©
2000, газета "Мариинский
театр"
|
